—  Алтонгирел, ну какого рожна!— немедленно раздражается Азамат.

— Да так, — криво улыбается духовник. — Когда еще такое безумие увидишь? Пускай остается для истории.

Азамат порывается встать, чтобы отобрать у Алтонгирела мобильник, но я же сверху…

— Терпи, — говорю, — и привыкай. А то моей матушке одной фотографии мало, она скоро еще попросит, а лучше видео.

Азамат что-то невнятно бухтит, а Алтонгирел слегка настораживается:

— Ты показала своей матери его фотографию?

— Конечно, — пожимаю плечами.

— Зачем?

— А как же? Должна же она видеть, кого в семью принимает.

Алтонгирел хлопает глазами, и я слышу у себя над головой пояснения Азамата:

— У них родственники больше лезут в дела друг друга, чем у нас.

— А-а, — кивает Алтонгирел. — И что сказала твоя мать?

А я прям помню, что она там сказала… ах да.

— Спросила, какой национальности и правда ли, что такой высокий.

— И все? — подозрительно уточняет Алтонгирел.

— Ты, конечно, не поверишь, — хмыкаю я, садясь, — но да, все.

Он, конечно, не верит, но тему оставляет.

— Вам можно есть мясо, только не налегайте особенно, не больше обычного. А спать не раньше шести вечера, чтобы не компенсировать. Это ясно?

Мы киваем, после чего Алтоша продолжает свой путь. Азамат вывинчивается из-под меня и пытается его перехватить, но я повисаю у него на руке:

— Оставь фотку в покое! — говорю. — Алтонгирел, пришли мне ее побыстрее!

Алтонгирел мерзко хихикает и скоренько убирается из холла, а Азамат смотрит на меня исподлобья, но вроде бы не очень сердится.

Когда я дохожу до бука, туда уже просится пакет от духовника, присланный по сетке. На снимке Азамат получился довольно хорошо, да и все эти волосы его… вот я вышла похуже, собственно, одни ноздри видно. Но все равно посылаю картинку родичам, пусть повеселятся.

Маменька отвечает почти тут же — видимо, засиделась над корректурой какого-нибудь садового каталога, это с ней зимой на каждом шагу бывает, на улице ведь работы нет, а домашним растениям все равно, в какое время суток она с ними будет возиться.

Ого, да тебя в него можно три раза завернуть! Знаешь, я тут видела в магазине кулинарную книгу с пропорциями для очень большой семьи, вот тебе такую надо купить.

А что это у вас там за куколки такие? А мне можно?

Так ты теперь к нему на этот его мудлак полетишь? А там почта ходит? Давай наснимай там растительности, наверняка есть какие-нибудь новые формы, может, удастся что-нибудь вывезти интересненькое…

В стенку стучится Азамат — ого, да у него и там, как на двери, сенсорный звонок установлен? Жму на кнопку в ящике, продолжаю набивать ответ маме.

— Матушка просит куколку твоего изготовления, — говорю.

— Обязательно, — легко соглашается он. — А у нее есть какие-нибудь любимые птицы или звери?

— У нее любимые растения, — говорю. — Но лучше сделай куклу, чтобы наряжать можно было.

Азамат задумывается.

— А как она выглядит?

— Мама?

— Да.

— Ну примерно как я, плюс двадцать килограмм и очки.

— Очки? — удивляется он. — Неужели у вас на Земле не умеют лечить зрение?

— Умеют, — говорю, — но это надо денег заплатить, в больницу лечь… а ей лень. Тем более жить ей это не сильно мешает, и вообще ей нравится, что в очках глаза кажутся больше.

Пока я говорю, а Азамат качает головой, переваривая информацию, просматриваю мамин дневник в поисках фотки поприличнее — то есть без лопаты или мотыги, а то с этими муданжскими представлениями о работающих женщинах Азамат меня совсем зажалеет. Наконец нахожу.

— Во, — зову его, — гляди.

Он подходит и склоняется над буком, устилая мне весь стол волосами. Долго с интересом изучает снимок, на котором матушка гордо помещена посреди собственного цветущего сада и прижимает к обильной груди не менее внушительный букет в сине-сиреневой гамме. Одета она в дачную майку такой ядреной расцветки, которая сделала бы честь любой муданжской национальной одежке. Волосы чуток подлиннее моих, но такие же желтые и пушистые, забраны назад леопардовым хайратником. Выражение лица — просто Наполеон на троне.

— Она очень красивая, — наконец говорит Азамат, я не удерживаюсь и фыркаю. Он продолжает: — И такая молодая… Тебе, наверное, совсем мало лет…

— Двадцать восемь, — бурчу я.

На меня смотрят округлившимися глазами.

— Во сколько же она тебя родила?

— В тридцать два.

Глаза округляются еще больше. Скоро европеоидом станет.

— Дарлинг, — говорю, — у вас на Муданге в году сколько дней?

— Шестьсот пятьдесят семь…

— А у нас почти вдвое меньше.

Он долго смотрит на меня, не моргая.

— Погоди, — говорит, — правильно… вы ведь живете по космическому времени и на планете тоже… так вы в два раза чаще возраст отмечаете, вот в чем дело! Боги, я даже никогда не задумывался об этом! Вроде как год — он и на Земле год.

Я покатываюсь, а потом призадумываюсь.

— Сколько же тебе по земному счету получается?.. Около шестидесяти?

— Поменьше немного, — щурится он. — Я и в юности много летал, а в космосе мы считаем годы по Земле. А ты, значит, по-нашему только-только совершеннолетняя, как я и думал.

— А сколько вы живете? — спрашиваю с некоторой опаской.

— Ну как, в сорок лет уже в Старейшины приглашают, а там еще лет десять — пятнадцать. Отец вон за семьдесят перевалил, но это большая редкость.

— Да уж, — говорю, — дерьмо не тонет.

— А что твоя матушка пишет? — Азамат быстро переводит тему.

Чего это он, не нравится, что я его папашу поношу? Ладно, психоанализ оставим на другой раз, когда голова не такая дурная будет. Спать-то вроде бы уже не хочу, но этого одного мало, чтобы хорошо соображать.

Перевожу ему мамино письмо, он долго хохочет над кулинарной книгой.

— У вас и правда, что ли, женщины готовят? — спрашивает. — Но ведь это тяжелая работа: овцу зарезать, ошкурить, нарубить…

— Солнце мое, — говорю, — на Земле ты овцу нигде не найдешь. Найдешь ты в магазине кусок неизвестно чьего мяса размером в два кулака, без кости и жил, а жир отдельно в баночке. Да и то это еще поискать надо, а в большинстве случаев оно уже со специями, в панировке и полуготовое.

— М-да, — задумчиво мычит Азамат. — Это, наверное, удобно…

Но по лицу вижу, что в гробу он видал такое удобство.

Потом я еще долго объясняю, кто такие ландшафтные дизайнеры и зачем они существуют в природе, а также что это респектабельная профессия, хотя и сопровождается копанием в земле, но нет, не волнуйся, на тяжелых работах пользуются рабочими или техникой. Мама, правда, и сама здорова вскопать поле-другое под вдохновение, но Азамату об этом знать незачем.

За завтраком мы чинно кушаем рыбный супчик с лапшой, а потом за разными бессмысленными занятиями коротаем день. Азамат вырезает очень похожую маму, и я под его чутким руководством изображаю для нее национальный костюм. Мы решаем, что ее надо одевать как замужнюю, потому что с двумя детьми девкой ходить неприлично, так что помимо кофты и юбки мне приходится шить некое подобие фартука, пальто, как было на Эсарнай, и сложный головной убор — тут не обходится без клея.

Водружаю получившуюся красотищу на полку, чтобы отойти и полюбоваться на расстоянии. Чудо. Рядом у Азамата на стенке висит картинка — я ее раньше за полками не замечала. Какая-то пестрая мазня в рамочке, ничего не разберешь, разве что местами наводит на мысль о мышах и дискотеке. Странно, обычно примитивная живопись, наоборот, однотонная, но с человечками, зверюшками там… хотя, может, я не осознаю их видение мира.

— Твой земляк, — внезапно говорит Азамат.

— Кто? — не понимаю я.

Он кивает на картинку.

— Художник.

Я решаю, что мне это уже снится, но на всякий случай подхожу поближе, прибавляю свет и вижу внизу под репродукцией подпись: «Базили Кандински, композиция № 6».